- Тамара, скажи что-нибудь по этому поводу!
Да где таких слов-то набрать, чтобы об этом говорить? А имею ли я право об этом говорить? А имею ли право молчать? А имеет ли смысл мое слово? А какое слово имеет смысл? Что сейчас вообще имеет смысл?
Прошло почти два месяца, и, кажется, я способна позволить своим связкам хоть что-то, помимо воя, поэтому давайте я расскажу не про Украину. Давайте я расскажу про Россию.
Я не могу отметить точно, когда это началось, может на «третьем Путине», может, и того раньше, во времена Медведева, но в какой-то момент параллельно начало существовать две России. Одна вон там в телевизоре (в том числе и том, который показывали друг другу Европейские страны), где ядовитым цветком растет гомофобия, шовинизм, культ силы, грубости и отравленной радости от осознания того, что кому-то другому можно сделать еще больнее, чем тебе. А другая, кажется, чуть меньше размерами, но зато более активная и живая, – наша странная, не всегда понятная даже нам самим молодая страна, которая живет в большом открытом мире и учится в этом мире конкурировать, вносить свое, принимать чужое и вообще интегрироваться.
В какой-то момент, возможно, когда в моду вошло словосочетание «протест слился», достаточно большая часть общества решила: «шут с ним с политикой, нам страну спасать надо». Как бы противоречиво ни звучала эта фраза.
Люди начали объединяться в официальные и неофициальные организации для того, чтобы по факту выполнять обязанности государства – тушить пожары, лечить больных, защищать слабых, поддерживать стариков и малоимущих и все вот это вот. Общая идея была о том, что пущай они там наверху делают что им угодно, пусть считают себя королями мира, хрен с ними, мы их даже прокормим, просто пусть не мешают жить. Жить и строить «снизу» ту страну, которую мы хотим увидеть сами и показать нашим детям.
Мы честно попытались с «ними» построить диалог, но быстро поняли, что это невозможно. А вот построить паллиативный центр – возможно. Собрать команду добровольцев, чтобы найти бабушку в лесу, – возможно. Построить айтишную контору и самим же для себя выращивать кадры – возможно. Вот этим и занимались. Малым бизнесом, айтишкой и бесконечными НКО. Кто не этим, тот просветом во всех его проявлениях.
Пока условная Россия1 принимала закон о том, что на территории РФ нельзя быть геем, с десяток организаций условной России2 проводили лекции о гендерной небинарности, оплачивали психологов ЛГБТ-подросткам, раздавали презервативы у гей-клубов и бесплатно тестировали на ВИЧ.
Пока Россия1 сгоняла бюджетников на митинги, в России2 устраивали очередную встречу-мастер-класс о ненасильственном общении.
Росиия1 передвигалась между бункерами и яхтами, Россия2 между коворкингами и кабинетами психотерапевтов. Обе России смотрели друг на друга недружелюбно.
Но условные «мы» знали, что, пусть «у них» больше денег и пока что влияния, будущее – за нами, хотя бы по банальным биологическим причинам.
Все это выглядело как проживание в огромной квартире с агрессивным и впадающим в деменцию стариком, за которого очень стыдно, но выгнать его никуда нельзя. Ну не убивать же, право слово.
(Несмотря на закрепившееся за совершенно определенным персонажем прозвище «дед», я здесь имею в виду все властные и силовые структуры в целом, если что).
Ну да, он несет какую-то страшную околесицу, называет соседку шлюхой, курит прямо в гостиной и с каждым годом обходится в содержании все дороже. Но куда деваться? Толку от него никакого, а слушать его бредни желающих нет – у всех свои дела: надо и деньги зарабатывать, и в квартире прибираться, и детей учить.
Поэтому старика было принято игнорировать и в приличном обществе о нем не говорить. Как-то негласно все приняли за план дождаться, пока сам сдохнет.
…А в четверг утром дед вытащил из шкафа ржавую винтовку, выстрелил в соседа, поджег соседскую квартиру и, взяв в заложники нашу семью, сел наблюдать за тем, как пламя перекидывается на наши занавески…
Что мне сказать по ситуации с Украиной?
Это пиздец.
Что мне сказать по ситуации с Россией?
Это пиздец, и он, возможно, не кончится при наших жизнях.
У меня никогда не было ощущения беспомощности перед тем, что происходит у меня в стране. Была злость, был иногда страх, была боль, была надежда. Много чего было. Было время, когда мне казалось разумным ходить на все митинги. Было время, когда казалось разумным не ходить. Были моменты, когда было стыдно (закон о пропаганде, закон подлецов, ситуация с обезболивающими, декриминализация домашнего насилия). Были моменты гордости (наша айтишка, наш малый и средний бизнес, особенно в общепите, наши ученые, наши врачи).
Но всегда было ощущение того, что какая бы херня не случалась – она временна, государству от роду под тридцак, щас все вырулим, работы дохрена, но мы уже научились строить все вот это вот изнутри, у нас такие люди, у нас такой потенциал... Нормально делай – нормально будет.
Беспомощности не было.
Потом случился Крым, и я охуела.
Это было невозможно, это было ирреально и это был плевок в лицо всем тем, кто хотел открытости миру, свободы мнений и действий и вообще нормальной здоровой жизни полной целей и развития. «Вы что, хотите, как на Украине?» — с издевкой спрашивали нас долгие года после этого.
Мы видели интеграцию с Европой, сменяемость власти, начинающие работать демократические институты и думали что-то вроде «Вообще было бы неплохо, знаете ли».
Говорить в квартире в тот момент можно было только шепотом.
Сейчас нас спрашивают, мол, какого черта вы его не остановили? Он же маньяк и сумасшедший! У него же есть оружие!
Что нам на это ответить? Мы его не остановили, потому что он маньяк и сумасшедший. И у него есть оружие.
А еще в квартире есть несколько человек, которые правда искренне любят старика. Их немного, но они есть. К тому же их удалось убедить в том, что если старика не станет, то квартиру куда-то денут, отберут какие-то люди.
То, что это их квартира, а не старика, они не верят.
Когда старик ограбил соседа и приволок холодильник, эти же несколько людей были совершенно искренне счастливы. «Вот, - восклицали они, - мы же говорили! Он наш добытчик, кормилец наш!».
То, что холодильник ворованный, а продуктами его наполнять теперь до конца жизни будут они – было слишком сложной мыслью. А когда участковый пришел выяснять подробности, они возмутились до глубины души – мол, как так? Какой-то мужик неприятный и сует нос в наши дела!
Но все проходит, ко всему человек-подлец привыкает.
Уже года через три после всей этой истории лично меня перестало подташнивать. А через четыре меня в Крым позвала хорошая подруга, переехавшая туда жить. Я долго ломалась и не знала, как правильно поступить, – другого шанса повидаться с близким мне человеком у меня просто не было. Тогда моя подруга сказала что-то вроде «Чей Крым – украинский или российский? Да пошли они все в жопу, Крым – мой и я в нем пью вино».
И волшебным образом эта дурашливая и какая-то залихватская фраза разрешила мои сомнения. Крым – он тех, кто там живет. А политическую заваруху мы как-то уж расхлебаем. Долго и мучительно, но расхлебаем. Не знаю, референдум проведем, не вот тот позор, а нормальный, человеческий. Пусть люди сами решат, как им жить. А тетушки, сдающие там квартиры, чуваки, продающие чебуреки, и прочие несметные толпы людей, живущие за счет туризма, страдать от всего этого не должны. И тогда я разрешила себе и ездить в Крым, и звать с собой, и вообще всячески радовать местный бизнес своими деньгами. Пусть не гривнами, а рублями, но разве в этом дело?
Это казалось очень правильным – делай свое дело, делай его честно, делай его хорошо. Политические режимы не вечны, херня случается и проходит, а если ты не будешь делать правильные штуки, хоть и в неправильном мире – то кто будет? Поэтому надо ходить на выборы, писать жалобы, подписывать обращения, соблюдать закон, платить налоги. Нужно приучать себя к нормальности, и тогда ее станет больше, и здоровье победит болезнь.
Выборы в итоге сфальсифицировали, обращения проигнорировали, закон уничтожили, а на мои налоги купили бомб, чтобы убивать моих друзей, родных и просто всех, кто подвернется под руку в соседней стране.
У меня никогда не было чувства беспомощности. А вот теперь оно поглотило меня целиком.
Моя страна начала войну. Против самой близкой страны на свете. На ней тысячами умирают люди. И с этим никто ни хрена не может сделать.
